Варфоломеевская ночь во Франции

В ночь на 24 августа 1572 г., то есть в канун Дня святого Варфоломея, в столице Франции вырезали, по различным оценкам, от 2 000 до 4 000 протестантов, которые прибыли в Париж на свадьбу короля Наварры Генриха Бурбона.

С того времени словосочетание «Варфоломеевская ночь» стало нарицательным, а произошедшее не перестает волновать воображение писателей и кинорежиссеров. Но, завороженные вакханалией насилия, художники как правило упускают ряд важных деталей. Их зафиксировали историки.

Если с вниманием изучить исторические данные, то станет понятным – резня в Варфоломеевскую ночь имела совсем не религиозную подкладку. А вот религия явилась замечательным знаменем для людей, желающих добиться своей цели любыми способами. Цель оправдывает средства – такой девиз испокон веков был известен не слишком чистоплотным политикам и другим общественным деятелям. Но чего же удалось достичь в результате дикой резни в далеком 1572-м?

Жуткая и на первый взгляд ничем не мотивированная резня, устроенная во Франции мирными обывателями столицы в ночь на святого Варфоломея, станет более понятной, если учесть, что в течении десятилетия страна не вылезала из кровопролитной войны. Формально религиозной, а по сути – гражданской.

Точней, за период с 1562-го по 1570 год по Франции прошли целых три опустошительные религиозные войны. Католики, бывшие в большинстве на севере и востоке страны, сражались с протестантами-кальвинистами, прозванными во Франции гугенотами. Ряды гугенотов составляли как правило представители третьего сословия – провинциальная буржуазия и ремесленники, а также дворяне из южных и западных провинций, недовольные выстраиванием вертикали королевской власти.

Враждующие партии возглавляла феодальная знать, которая стремилась ограничить королевскую власть: католиков – герцог Генрих де Гиз и его родня, гугенотов – король Наварры Антуан Бурбон (отец будущего Генриха IV), а после его смерти – принц де Конде и адмирал Гаспар де Колиньи. Кроме этого, немаловажную роль в интриге сыграла королева-мать Екатерина Медичи, фанатичная католичка, фактически правившая Францией от имени своего слабовольного сына – короля Карла IX.

За внешне религиозным характером войн четко проступал давний династический конфликт. Угроза нависла над королевским домом Валуа: болезненный Карл IX не имел детей, а нетрадиционная сексуальная ориентация его вероятного наследника – брата Генриха (герцога Анжуйского и будущего короля Генриха III) – была всем известна. В то же время угасавшему и вырождавшемуся семейству бросали вызов две пассионарные боковые ветви царствующего дома: Бурбоны и Гизы.

Молодой король Наварры Генрих Бурбон был опасен для королевы-матери не как еретик, а скорей как вероятный претендент на трон, к тому же известный своей любвеобильностью и завидной жизненной силой. Не зря молва приписывала Екатерине отравление матери Генриха – Жанны Д’Альбре.

Но ближе к осени 1570 г. в войне настала кратковременная передышка. По Сен-Жерменскому мирному договору, подписанному в августе, гугеноты получили ряд важных уступок со стороны королевской власти. Им даровали частичную свободу отправления культа, передали ряд крепостей, а Колиньи был введен в Королевский совет, игравший в то время роль правительства Франции. В качестве примирительной PR-акции (а также с целью ограничить растущее влияние Гизов) Екатерина Медичи посоветовала королю выдать замуж свою сестру Маргариту за молодого вождя гугенотов – Генриха Наваррского.

В лагере его сподвижников царила эйфория, им показалось, что они – одержали победу. Колиньи даже сделал предложение для сплочения католического и гугенотского дворянства выступить вместе против короля Испании Филиппа II, который, поддерживая католиков Франции, в то же время постоянно угрожал французским интересам в Италии и Фландрии. Но адмирал не смог учесть, что в душе Екатерины материнские чувства возьмут верх над государственными интересами. Все по тому, что ее вторая дочь, Елизавета, была замужем за королем Испании. А кроме этого, в случае возможной победы над испанцами влияние Колиньи на короля, мечтавшего о воинских подвигах, могло бы стать непреодолимым.

Впрочем, и показная дружба с предводителем гугенотов тоже была только тактическая уловка слабовольного короля, всеми силами старавшегося выйти из-под слишком плотной материнской опеки. И наконец, назначенную еще в 1569 г., в самый разгар третьей религиозной войны, королевскую награду за голову адмирала – 50 000 экю – никто официально не отменил.

Тем не менее к середине августа 1572 г. в столицу Франции на свадебное торжество съехался весь цвет гугенотской аристократии, а также сотни средних и мелких дворян. Они прибывали в Париж вместе с женами, детьми и челядью и подобно всем провинциалам стремились пустить парижанам пыль в глаза. Высокомерие и вызывающая роскошь гугенотов вызывали раздражение: после опустошительных войн города Франции (в отличие от быстро восстановившейся провинции) переживали не наилучшие времена, став центрами нищеты, голода и социального расслоения, чреватого взрывом.

Стихийный и неосознанный ропот обнищавших и оголодавших парижан умело был направлен в богоугодное русло многочисленными католическими проповедниками, с щедростью оплаченными Гизами, испанцами и папой. С кафедр Сорбонны и городских амвонов в адрес наводнивших город «лиц гугенотской национальности» летели проклятия; на них же, еретиков, возлагали всю ответственность за невзгоды, переживаемые Францией.

По Парижу поползли слухи о будто бы раскрытом заговоре, имевшем целью убийства короля и захвата власти, о тревожных знамениях, грозивших парижанам невиданными испытаниями. Вместе с тем провокаторы не скупились на красочные описания богатств, якобы привезенных с собой гугенотами.

В этой обстановке 17 августа проходило бракосочетание Генриха Наваррского и Маргариты Валуа. Пышность церемонии, которая была запланирована как акт гражданского примирения, вызывала у парижан не благоговение и восторг, а ярость и раздражение. А после неудачного покушения 22 августа на Колиньи, который отделался легкой раной, страсти накалились до предела.

О том, что заказали лидера гугенотов королева-мать, ее младший сын и герцог де Гиз, в Париже говорилось открыто. И неудача покушения вызвала раздражение в обеих группировках. Гугеноты хотели сатисфакции, и король, которого заказчики покушения поставили перед свершившимся фактом, был вынужден вместе с братом, матерью и свитой навестить раненого. У постели Колиньи он публично выразил адмиралу сочувствие и обещал взять под королевскую защиту всех его сподвижников. Оставшись с королем наедине, адмирал посоветовал ему поскорей выйти из под материнской опеки.

Содержание этого приватного разговора дошло до ушей королевы-матери, успевшей наладить в столице образцовую систему «стука», и участь Колиньи была предрешена. Тем временем гугенотов до такой степени вдохновило королевское унижение, что они начали вести себя еще более вызывающе. Раздавались даже призывы в срочном порядке покинуть Париж и начать подготовку к новой войне.

Эти настроения тоже дошли до дворца, и тут начал нервничать сам Карл, чем неприменули воспользовались враги Колиньи. Выбрав момент, мать и брат навязали королю идеальный, по их мнению, вариант разрешения появившейся проблемы: довести начатое дело до конца. Это было решением вполне в духе захвативших в то время Европу идей Макиавелли: прав всегда сильный, цель оправдывает средства, победителей не судят.

Поначалу было решено убить в превентивных целях лишь Колиньи и его ближайшее окружение. По мнению организаторов акции, это устрашит остальных гугенотов и подавить реваншистские настроения в их рядах. Распространенная версия о том, что король будто бы в раздражении воскликнул: «Раз вы не смогли убить одного Колиньи, то тогда убейте их всех до одного, чтобы никто не смел бросить мне в лицо, что я клятвопреступник», – основана только на одном единственном свидетельстве очевидца. Которым был герцог Анжуйский, мечтавший о троне и ради достижения заветной цели готовый запустить и поддержать любой компромат на братца Карла.

Скорей всего, идея «окончательного решения гугенотской проблемы» созрела в ходе обсуждения в голове у королевы-матери и была поддержана герцогом де Гизом. А вот в чью голову пришла другая далеко идущая мысль – вовлечь в планируемую акцию «широкие народные массы», придав ей имидж народного возмущения, а не очередного дворцового заговора, – так и осталось тайной. Как и то, почему автору такого заманчивого предложения не пришла мысль об очевидных последствиях спровоцированного народного гнева. Исторический опыт показывает: вакханалия санкционированного насилия очень быстро становится неуправляемой.

Вечером 23 августа, сразу же после того как было решено привлечь народные массы, Лувр тайно посетил бывший старшина городского купечества Марсель, который пользовался в Париже огромным влиянием. Ему было поручено организовать горожан – буржуа, торговцев и бедноту – для проведения широкомасштабной акции против понаехавших в Париж гугенотов. Правоверных парижан разбили на группы по месту жительства, от каждого дома выделялся вооруженный мужчина. Всем группам были розданы списки заранее отмеченных домов, в которых проживали еретики.

И только с наступлением темноты в Лувр вызвали преемника Марселя – купеческого старшину Ле Шаррона, которому королева-мать изложила официальную версию «гугенотского заговора». Что бы его предотвратить парижскому муниципалитету предписывалось: закрыть городские ворота, связать цепями все лодки на Сене, мобилизовать городскую стражу и всех горожан, которые способны носить оружие, разместить вооруженные отряды на площадях и перекрестках и выставить пушки на Гревской площади и у городской ратуши.

Все это начисто опровергает пущенную со временем версию по поводу спонтанного характера начавшейся резни. В действительности она была тщательно спланирована, приготовления провели на удивление оперативно. И к наступлению сумерек речь шла уже не об избирательном политическом убийстве, а про тотальное уничтожение заразы, своего рода религиозно-политическом геноциде.

Все события Варфоломеевской ночи известны до деталей, скрупулезно собранных и зафиксированных в монографиях историков.

Услыхав условный сигнал – колокольный звон церкви Сен-Жермен-л’Оксерруа, отряд дворян из свиты герцога де Гиза, который был усилен наемниками-швейцарцами, отправился к дому, где жил Колиньи. Убийцы изрубили адмирала мечами, скинули его тело на мостовую, после чего отрубили голову. Обезображенное тело после еще долго таскали по столичным улицам, перед тем как повесить за ноги на привычном месте казней – площади Монфокон.

Как только с Колиньи покончили, началась массовая бойня: колокольный набат церквей Парижа отозвался похоронным звоном по нескольким тысячам гугенотов и членов их семей. Их убивали в постелях, на улицах, выбрасывая тела на мостовые, а потом – в Сену. Нередко жертвы перед смертью подвергались зверским истязаниям, были зафиксированы также многочисленные случаи надругательств над телами убитых.

Свиту короля Наваррского швейцарцы закололи в покоях Лувра, где ночевали высокие гости. А самого Генриха и принца де Конде король и Екатерина Медичи пощадили, вынудив под угрозой смерти принять католичество. Чтобы окончательно унизить новообращенных, их отвели на «экскурсию» к повешенному обезглавленному телу адмирала.

И все-же, несмотря на тщательно составленный план, истребить всех еретиков в столице Франции за одну ночь не удалось. К примеру, несколько соратников адмирала, остановившихся в предместье Сен-Жермен-де-Пре, смогли прорвать линии городской стражи и покинуть город. Герцог де Гиз лично преследовал их на протяжении нескольких часов, но догнать не смог. Других переживших Варфоломеевскую ночь добивали еще в течение почти недели. Точное число жертв осталось неизвестно; по ряду дошедших до нас деталей (к примеру, могильщикам только на одном парижском кладбище было заплачено 35 ливров за захоронение 1 100 тел) историки оценивают количество убитых в 2 000-4 000 человек.

После столицы волна насилия кровавым колесом прошлась по провинции: от крови, пролитой в Лионе, Орлеане, Труа, Руане и других городах, вода в местных реках и водоемах на несколько месяцев сделалась непригодной для питья. Всего, по разным оценкам, за две недели во Франции убили от 30 до 50 000 человек.

Как и следовало ожидать, в скором времени резня по религиозным мотивам превратилась в простую в резню: почувствовав вкус крови и безнаказанности вооруженные лавочники и городской плебс убивали и грабили дома даже верных католиков, если там можно было чем поживиться.

Как написал один французский историк, «в те дни гугенотом мог себя назвать любой, у кого были деньги, высокое положение и свора алчных родственников, которые не остановились бы ни перед чем, чтобы побыстрей вступить в права наследования». Пышным цветом расцвело сведение личных счетов и всеобщее доносительство: городские власти не затрудняли себя проверкой поступивших сигналов и тут же посылали по указанному адресу команды убийц.

Разгул насилия привел в шок даже его организаторов. Королевские указы с требованием о прекращении резни выходили один за другим, священники с церковных амвонов тоже призывали правоверных христиан остановиться, но запущенный маховик уличной стихии уже не была в состоянии остановить никакая власть. Только через неделю убийства сами собой пошли на спад: пламя «народного гнева» стало потухать, и вчерашние убийцы вернулись к своим семьям и повседневным обязанностям.

Уже 26 августа король официально принял на себя ответственность за резню, заявив, что это делалось по его приказу. В письмах, разосланных в провинцию, папе и зарубежным монархам, события Варфоломеевской ночи интерпретировались как всего лишь превентивная акция против готовившегося заговора. Известие о массовом убийстве гугенотов с одобрением было встречено в Мадриде и Риме и с осуждением – в Англии, Германии и других странах, где были сильны позиции протестантов. Парадоксально, но действия французского королевского двора осудил даже такой известный в истории «гуманист», как русский царь Иван Грозный.

Жестокости, творившиеся в Варфоломеевскую ночь, красочно описаны в десятках исторических романов, включая самые известные: «Королеву Марго» — Александр Дюма и «Юные годы короля Генриха IV» Генриха Манна. Хватает и экранизаций первого романа: от сусального и причесанного отечественного сериала до брутально-натуралистичного французского фильма Патриса Шеро.

Но практически во всех художественных оценках Варфоломеевской ночи авторы до такой степени заворожены внешней иррациональностью и массовым характером насилия, что спешат объяснить их разгулом религиозного фанатизма, вообще влиянием темных демонов на податливую злу человеческую натуру.

Между тем у парижских буржуа и черни, которые методично вырезали не только дворян-гугенотов, но и их жен и детей, были и другие мотивы. В том числе сугубо материальные.

Во-первых, нет сомнений, что Варфоломеевская ночь явилась преднамеренно спровоцированным бунтом «низов» против «верхов», только умело переведенным с социальных рельсов (иначе мало не показалось бы и католическому дворянству, и жировавшему духовенству) на религиозные. Парижане, как уже было сказано, летом 1572 г. изрядно оголодали и обнищали, а прибывшие гугеноты послужили очевидным социальным раздражителем. Хотя и среди них не все могли похвастаться богатством, каждый из приезжих, будь то самый последний разорившийся дворянчик, предпочитал спустить в Париже последнее су, только бы произвести необходимое впечатление.

Во-вторых, католикам-парижанам щедро было заплачено за убийство гугенотов. Во время посещения Лувра экс-старшина купечества Марсель получил несколько тысяч экю от Гизов и духовенства (королевская казна была, как всегда, пуста) на раздачу капитанам штурмовых групп. Есть свидетельства и того, что убийцам платили «по головам», как каким-то охотникам за скальпами в Новом Свете, и для получения без канители желанного «нала» надо было представить весомое подтверждение своих претензий, для чего подходили головы, носы, уши и прочие части тел жертв.

А ответ на вопрос, зачем погромщики начали убивать вместе с дворянами-гугенотами их жен, детей и прочих родственников, некоторые исследователи предлагают поискать в тогдашнем королевском законодательстве. В частности, в тех статьях его, которые определяли процедуру и характер наследования движимого и недвижимого имущества.

Не вдаваясь в тонкости, все имущество вассала французской короны после его смерти переходило к родственникам, а за неимением их по истечении определенного срока поступало в королевскую казну. Так, например, поступали с имуществом казненных заговорщиков, формально не подлежавшим конфискации: установленный срок проходил, а претенденты из родственников не объявлялись (ибо это грозило им самим лишением головы: объявить их сообщниками было раз плюнуть), и все имущество уходило в казну.

Нет никаких достоверных свидетельств того, что кто-то из организаторов Варфоломеевской ночи сознательно и заранее продумал в том числе и такой меркантильный вопрос. Но известно, что погромщики получили от Екатерины Медичи и герцогов Анжуйского и де Гиза четкие инструкции, суть которых сводилась к одному: не оставлять в живых никого – в том числе и родню приговоренных. С другой стороны, это могла быть и понятная во времена кровной мести дополнительная страховка.

Кровавый опыт Варфоломеевской ночи крепко усвоили по крайней мере двое из высокопоставленных очевидцев. Одним был английский посол в Париже сэр Фрэнсис Уолсингем. Пораженный неоправданной беспечностью гугенотов, позволивших заманить себя в примитивную западню и не имевших даже лазутчиков во вражеском лагере, он задумался о разведывательной службе, которую и была им создана через годы в Англии.

А вторым – счастливо избежавший участи большинства своих соратников Генрих Наваррский. Значительно позднее, после бегства из столицы Франции, возвращения в лоно кальвинизма, еще одной вспыхнувшей религиозной войны, насильственной смерти двух королей (Карла IX и Генриха III) и герцога де Гиза, он победит Католическую лигу. И ценой еще одного (на сей раз добровольного) перехода в католичество займет французский престол, произнеся свою историческую фразу: «Париж стоит мессы».